Николай Задорнов - Первое открытие [К океану]
Но вот Копьева собралась выйти замуж за Фрейганга. Известная молоденькая Копьева. Станет дворянкой? Будущая мадам Фрейганг?
Надо спешить. Дядя Дубельт почти запутал ее еще прежде. И вот растерянная молодая женщина, известная в Петербурге своими увлечениями, сидит перед начальником тайной полиции. Дубельт по привычке подергивает правым свиным стегном, облаченным в государственную голубизну.
— Вас придется высечь, милостивая государыня, — говорит он. — Ваше сословие? Ну вот видите, вы подлежите по закону нашей империи публичному телесному наказанию. Кстати, куда после брака вы намерены выехать?
Копьева разрыдалась. Она хотела выйти замуж и честно жить с мужем...
— Мы хотим... на Камчатку, — возводит она глаза с выражением надежды и мольбы. Может быть, тем, кто едет на Камчатку, все прощается?
— Ах, вот куда! Вы знаете, сударыня, мой племянник уехал служить в Восточную Сибирь. Милый молодой человек! Вот какие герои! Бросил службу в Семеновском гвардейском полку и поскакал на службу к Муравьеву. Он тоже будет на Камчатке... Михаил Корсаков. Семеновец, двадцати одного года.
До некоторой степени Дубельт себя считает покровителем и пособником великого дела пробуждения Сибири и заселения окраин империи. Он тоже деятель Востока. Муравьев был с ним очень почтителен и не зря взял племянника Корсакова на службу. Впрочем, Корсаков и Муравьев — кровная родня.
Дубельт перед отъездом подарил Михаилу свою шубу, чтобы не замерз в дороге. Далеко от Москвы и от Петербурга ему скакать. Трогательно подумать, что Миша увез туда, в неведомый ледяной мир, часть тепла дядюшкиной семьи. А гнездо жандармского генерала иногда теплей и уютней любого иного.
Простодушная Копьева плачет, просит:
— Ведь меня потом... никто не возьмет... Боже, боже... Ведь я ни в чем не виновата! Что я сделала?
— Вы виноваты жестоко, сударыня. Вы разрушаете основы нравственности общества! — жестко говорит начальник тайной полиции.
Лицо Дубельта наклонилось над столом, и он уставился на женщину плоской лысиной с седеющим бордюром вокруг. Было лицо, и теперь перед ней то же лицо, но без рта и глаз, с седыми бакенбардами.
Она ужаснулась и вскрикнула. Тогда вместо лысины опять поднялось лицо.
Дубельт подошел к ней.
— Бедная кошечка! Так тебе очень хочется за Фрейганга?
— Да-а... — слабо плачет она, подыскивая сочувствие и теперь уже хитря.
— Как бы мне хотелось тебя утешить...
Начальник тайной полиции, как и все его агенты, постоянно исчезает из дому по тайным служебным делам. Поэтому дома у них ничего не спрашивают. А если и спрашивают, где вы провели это время, то можно не отвечать.
Дубельт явился домой утром с тяжелой припухлостью щек и глаз. Он посмотрел в зеркало, после того как крепостной парикмахер побрил его. Лицо так и не отошло.
— Копьева, кажется, реваншировала! Теперь станет дворянкой, госпожой Фрейганг! Вот новая остзейка!
Все же прелесть секретной службы в том, что она секретна! Тут уж ничего не поделаешь! А Копьевой сказано, что будет поручено ей какое-то тайное дело государственной важности. Пусть ждет, дура!
Дубельт выехал на службу и через час принимал одного из своих сотрудников.
Человек этот был низок ростом и черноглаз, говорил с каким-то отвратительным акцентом, и генерал его недолюбливал, хотя и поощрял. У агента была греческая фамилия, но он уверял, что отец его — русский немец, а мать гречанка.
— Подобную слежку надо пре-кра-тить! — сказал генерал, выслушав доклад. — За детьми министров нельзя посылать по следу филеров. Мало знать личности. Надо знать, о чем они говорят. Во Франции революция... Это не может не влиять на молодежь... Так еще раз, кто они?
— Баласогло — чиновник министерства иностранных дел. Петрашевский — также... Прочие, коих имена я имел честь выписать в донесении, — также, о чем я указываю...
— Позвольте! — перебил генерал. Он взял листок и прочитал.
— Возможно разветвление. Нити могут вести в провинцию, в гвардию, во флот...
— Они пьют? — спросил Дубельт.
— Пьют. Петрашевский вообще большой гуляка и весельчак.
Дубельт ныне на вершине славы. Сравнительно недавно агентами его отделения раскрыто в Киеве украинское Кирилло-Мефодиевское братство[125]. А теперь французская революция обещает ему доходы и милости.
— Надо подослать солидного и одаренного человека. Коля Мордвинов! Сын сенатора! Моего родственника! А мы будем подсылать сыщиков к их крепостным и дворникам? Следить у подворотен? Найдите за любую плату личность, которой они открылись бы как равному.
— У нас в настоящее время такого лица не имеется...
— Не имеется?
Дубельту вообще все это не нравилось. Не может быть, чтобы чиновники подготавливали революцию. Ведь это ведомство Карла Васильевича! Боже мой! Вот если бы во флоте что-нибудь открылось — другое дело!
— Вы не первый раз докладываете мне об этом. Между тем все служащие по министерству иностранных дел на хорошем счету. Объясните мне, на чем основано ваше упорство?
Человек с выпученными глазами чуть заметно смутился.
В свое время он явился к Баласогло и, познакомившись, несколько раз пытался его уговорить вступить в революционную организацию греков. Баласогло отвечал, что он русский и у него нет интересов в среде греков.
Правительство поощряло организацию греков, но за ними в то же время надо было следить. В случае необходимости, иногда из разных высших соображений, надо было выдавать некоторые секреты, а изредка и самих людей из этой организации турецким властям. Видя, что Баласогло никак в толк не возьмет, что от него хотят, агент решил идти ва-банк, предложил хорошие деньги и открылся.
Баласогло взял его за ворот, вытолкал из квартиры и изо всей силы пустил со второго этажа вниз по гнилой деревянной лестнице.
С тех пор с упорством маньяка агент преследовал Баласогло, следил за ним. Но Баласогло не имел ни одного приятеля, имеющего хотя бы какое-то отношение к греческой организации.
Попандопуло ответил Дубельту, что пытался вовлечь Баласогло и при этом заметил не только его уклончивость...
«Будь это не у Нессельроде!» — подумал генерал.
— Я думаю, что вряд ли возможен заговор в этом министерстве. Ведь, как это в нашей пословице говорится... «каков поп — таков и приход». Они хорошо воспитаны, дисциплинированны. И жалованье у них лучше.
— Осмелюсь возразить, ваше превосходительство, — заговорил Попандопуло, — что именно в этом министерстве... Они находятся на вершине знаний, ездят за границу и имеют связи со всем миром, читают бумаги и книги о том, что делается в мире, и от них невозможно скрыть то, что публике неизвестно, и поэтому они постепенно проникаются духом идей и становятся крамольниками.
— Моряки еще более крамольники. Они всюду путешествуют, общаются с иностранцами. Я думаю, скорее в ведомстве князя Меншикова могут быть неблагонадежные личности. Тем более «что сам он очень плохо настроен и шуточки его известны становятся всем. А эти шутки — дерзость... А каков поп — таков и приход, — повторил генерал. — Тем более был случай, когда моряки пили в иностранном порту за успех французской республики! У Нессельроде есть молодцы-кутилы, моты отцовских капиталов. Но — благонадежные.
«Кажется, перехватил мой Попандопуло. Но как это получается, что у нас нет подходящего человека для засылки? А если возникнет заговор? И этих проверить надо. Сборище есть сборище. Надо, конечно, все узнать. Что там...»
Когда-то старшие и знающие дело персоны учили Дубельта, что следить надо за всеми без исключения, но главным образом за сколько-нибудь выдающимися личностями. Кстати, им всегда завидуют. При умении легко претензию завистника превратить в донос. А это уже создает вид патриотической деятельности. Как бы неловки и ленивы ни были подкупленные личности, но тут для них начинается дело приятное, светское и не требующее усилий.
Надо уметь показать некоторым личностям в обществе, что сама их профессия родит опасность. Они должны помнить, что могут в любое время быть сочтены внутренними врагами, а это и остережет их, и даст верное направление гуманитарным наукам, а также искусству. Есть непойманные, но невиновных нет. Вот чему учили! Черт знает, с ума сойти можно! Какой бред несли эти московского происхождения столбовые заплечных дел мастера. Остзейцев ругают, а они на дело смотрят проще.
Но теперь вообще дела идут лучше. Настало время полного господства Третьего отделения над обществом...
Это время потом вспоминалось пережившим его как школа долготерпения и мужества. Только последующие поколения не могли понять, что хорошего находят старики в этом былом всероссийском позоре.
И возглавлял эту школу несчастная жертва славянского немцеедства — Леня Дубельт, с государственной голубизной на груди и с лампасами на свиных ляжках.
![Николай Задорнов - Первое открытие [К океану]](/uploads/posts/books/166704/166704.jpg)
